BERIOZKA

Colore Betulla

BERIOZKA in russo significa "BETULLA", il nome che si è scelto un giornalista italiano che lavorava per i servizi di una potenza straniera.
E' anche l'autore dell'articolo che ha mandato in carcere, alla fine, Sallusti.
No al carcere è uno dei punti fermi di questo Blog. Abolizione dell'ergastolo e pene alternative. Non faccio eccezione per Sallusti. E' bene leggere per capire. E, comunque, Sallusti sta facendo di tutto per finirci davvero, in carcere, luogo dove non lo vorrebbero proprio vedere i giudici.

Ecco il pezzo, firmato allora da Dreyfus (altro pseudonimo di Betulla) uscito su "Libero". Pezzo, completamente privo di ogni fondamento e mai rettificato, nonostante le richieste in tal senso.


Una adolescente di Torino è stata costretta dai genitori a sottomettersi al potere di un ginecologo che, non sappiamo se con una pillola o con qualche attrezzo, le ha estirpato il figlio e l’ha buttato via.

Lei proprio non voleva. Si divincolava. Non sapeva rispondere alle lucide deduzioni di padre e madre sul suo futuro di donna rovinata.
Lei non sentiva ragioni perché più forte era la ragione dei cuore infallibile di una madre.

Una storia comune. Una bambina, se a tredici anni sono ancora bambine, si era innamorata di un quindicenne. Quando ci si innamora, capita: e così qualcosa è accaduto dentro di lei. Lei che era una bambina capiva di aspettare un bambino. Da che mondo è mondo non si è trovata un’ altra formula: non attendeva un embrione o uno zigote, ma una creatura a cui si preparava a mettere i calzini, a darle il seno.

I genitori hanno pensato: «È immatura, si guasterà tutta la vita con un impiccio tra i piedi».
Hanno deciso che il bene della ñglia fosse: aborto. In elettronica si dice: reset. Cancellare. Ripartíre da zero.
Strappare in fretta quel grumo dal ventre della bimba prima che quell’Intruso frignasse, e magari osasse chiamarli, loro tanto giovani, nonna e nonno. Figuriamoci.
Tutta ’sta fatica a portare avanti e indietro la pupa da casa a scuola e ritorno, in macchina con la coda, poi a danza, quindi in piscina. Ora che lei era indipendente, ecco che si sarebbero ritrovati un rompiballe urlante e la figlia con i pannolini per casa.

Il buon senso che circola oggi ha suggerito ai genitori: i figli devono essere liberi, vietato vietare. Dunque, divertitevi, amoreggiate. Noi non eccepiamo. Siamo moderni. Quell’altro che deve nascere però non era nei patti, quello è vietato, vietatissimo. Accettiamo che tutti facciano tutto, ma non che turbino la nostra noia.

Un magistrato allora ha ascoltato le parti in causa e ha applicato il diritto – il diritto! – decretando: aborto coattivo. Salomone non uccise il bimbo, dinanzi a due che se lo contendevano; scelse la vita, ma dev’ essere roba superata, da antico testamento.

Ora la piccola madre (si resta madri anche se il figlio è morto) è ricoverata pazza in un ospedale.
Aveva gridato invano: «Se uccidete mio figlio, mi uccido anch’io».

Hanno pensato che in fondo era sì sincera, ma poi avrebbero prevalso in lei i valori forti delle Maldive e della discoteca del sabato sera, cui l’avevano educata per emanciparla dai tabù retrogradi. Che vanno lavati con un bello shampoo di laicità. Se le fosse rimasto attaccato qualche residuo nocivo di sacralità, niente di male, ci vuole pazienza. E una vacanza caraibica l’avrebbe riconciliata dopo i disturbi sentimentali tipici dell’età evolutiva.

Non è stato così. La ragazzina voleva obbedire a qualcosa scritto nell’anima o – se non ci credete – in quel luogo del petto o del cervello da cui sentiamo venir su il nome del figlio. Ma no: non anima, né petto, né cervello.
Le dava dei calci proprio nella sua pancia che le dava il vomîto.
Una nausea odiosa, ma così rasserenante: più antica dell’effetto serra, qualcosa che sta alla fonte del nostro essere. Si sentiva mamma. Era una mamma.
Niente.
Kaput.
Per ordine di padre, madre, medico e giudice per una volta alleati e concordi. Stato e famiglia uniti nella lotta.

Ci sono ferite che esigerebbero una cura che non c’è. Qui ora esagero. Ma prima domani di pentirmi, lo scrivo: se ci fosse la pena di morte, e se mai fosse applicabile in una circostanza, questo sarebbe il caso. Per i genitori, il ginecologo e il giudice.

Quattro adulti contro due bambini. Uno assassinato, l’altro (l’altra, in realtà) costretto alla follia.
Si dice: nessuno tocchi Caino, ma Caino al confronto avevale sue ragioni di gelosia. Qui ci si erge a far fuori un piccolino e a straziare una ragazzina in nome della legge e del bene.

Dopo aver messo in mostra meritoriamente questo scempio, il quotidiano torinese la Stampa che fa? Mette pacificamente in lizza due pareri. Sei per il Milan o l’Inter? Preferisci la carne o il pesce?

Non si riesce a credere che ci possano essere due partiti. Sì, perché in fondo la vera notizia è questa, e cioè che ci sia un’opinione ritenuta rispettabile e che accetti la violenza più empia che esista: il costringere una madre a veder uccidere il figlioletto davanti ai suoi occhi.
Non c’è neanche bisogno del cristianesimo. Basta l’Eneide di Vlrgjlio, la saggezza classica. L’orrore è quando i greci assassinano davanti agli occhi di Priamo il figlio.

Invece qui già ci sono`due partiti. Quello pro e quello contro. È incredibile. Come se fosse possibile fare un bel dibattito sul genocidio: uno si esprime a favore, il secondo è perplesso. Ma che bella civiltà, piena di dubbi.
Come scriveva Giovanni Testori, più battiti e meno dibattiti. Specie quando il battito di un innocente è stato soffocato con l’alibi della libertà e della felicità di una che non sa che farsene, se il prezzo è l’aborto.

Questo racconto tenebroso è specchio dei poteri che ci dominano. Lasciamo perdere i genitori, che riescono ormai a pesare solo come ingranaggi inerti.
Ma che la medicina e la magistratura siano complici ci lascia sgomenti. Però a pensarci non è una cosa nuova.
Nicola Adelfi propose, sempre sulla Stampa, l’aborto coattivo, in grado di eliminare i fastidiosi problemi dicoscienza, perle donne di Seveso rimaste incinta al tempo della diossina (2 agosto 1976).

Abbiamo udito qualcosa di simile aproposito di lager nazisti e di gulag comunisti. Ma che questo sia avvenuto in Italia e che abbia menti pronte a giustificarlo è orribile.

GRAN BELLA FIGURA

Una delle bandiere dello Stato arabo-israeliano disegnata da Friedensreich Hundertwasser

Una volta tanto ce l'abbiamo fatta. L'Italia voterà sì all'accoglienza della Palestina nel novero dei paesi osservatori in seno all'ONU. Palazzo Chigi ha dichiarato: "I due Stati devono vivere in pace, uno di fianco all'altro". Due popoli, due Stati, dunque.
Ci torno.
Per quanto riguarda l'ONU, si tratta di una giornata storica. Per la prima volta è riconosciuto uno Stato palestinese a questo livello. Si tratta di un inizio, verso la piena sovranità delle regioni palestinesi? Difficile dirlo, perché molto dipende anche da Israele, ma è possibile.
Due popoli, due Stati, forse è il massimo che in questo momento si possa realizzare.
Personalmente sono sempre stato per Due popoli, Uno Stato, uno Stato arabo-israeliano che, se realizzato, rivoluzionerebbe l'essenza stessa del Medio Oriente.
Mi rendo conto che le contraddizioni sono troppe e le spinte contrarie enormi. Non solo da parte di Israele, ma anche, forse soprattutto, da parte dei vicini arabi. Che sulla pelle palestinese spesso hanno avuto modo di speculare.

Vedremo. La pace può arrivare. Le persone comuni ce l'hanno dentro in quei luoghi. Lo dicono, in entrambe le lingue, come saluto.

TIMOSHENKO COME BERLUSCONI. FIGURA DI MERDA

Ennesima figura di merda internazionale. Come per gli ostaggi italiani in Medio Oriente, così in occasione del compleanno di Julia Timoshenko, ex premier ucraino agli arresti nel suo paese con l'accusa di omicidio, il comune di Roma ha esposto una gigantografia della donna chiedendone il rilascio.
Pronta la risposta ucraina: gigantografia di Berlusconi, in due lingue. Cortesi e migliori.

STATO e SOCIETA'. Власть и Общество в России. Ирина Флиге. Мемориал

Irina Flige

Tat'jana Kosynova

Intervista realizzata da Tat'jana Kosynova а Irina Flige, presidente di Memorial di San Pietroburgo per il sito cogita.ru sulla nuova legge riguardagli gli "AGENTI STRANIERI". E' unica per capacità di analisi e contestualizzazione del problema. Nei prossimi giorni la traduzione completa. Oggi, per chi conosce il russo.

Законодательные инициативы Думы 6-го созыва последних полутора месяцев – это угроза? Как к ним относиться?

Ирина Флиге:  Нужно разделить две принципиально не пересекающихся позиции, два взгляда. Первый – как бы исследовательский взгляд, взгляд очень издалека, «марсианский». Смотришь на происходящее и думаешь, что бы это значило в мировой культуре и в развитии глобуса? В России есть Дума, которой полгода, и президент, которому три месяца, они что-то такое сделали. Второй взгляд - пользовательский. Издали новый закон, и чего-то теперь с нами будет? Он распадается на два вопроса: как мы будем пользоваться этим законом, и как власти будут им пользоваться.

Применять...

Пользоваться. «Применение» - это выражение из юридической терминологии. Как только начинаешь употреблять юридические термины, имеющие значение, сразу попадаешь в ловушку. «Практика применения», «оговорено в законе», а раз не оговорено, значит… Ты сразу перестаешь понимать, что происходит.

Что они нового сказали нам, эти мгновенно принятые законы, про Путина, про Думу, про устройство власти в России? Ничего. Они ничего не значат, потому что они ничего не добавляют и не убавляют из истории правящей власти в России. У них просто нулевое значение, в них нет ничего нового. С точки зрения человека, который следит за развитием России, занимающей довольно-таки большое пространство на планете и так или иначе влияющей на ее развитие, они вообще ни о чем не говорят. Эти законы ничего не значат по сравнению с теми событиями, которые произошли с сентября 2011 года. Все, что можно считать с этих законов, огромными буквами было написано на действиях власти в сентябре 2011 – марте 2012. Исследователю это должно быть очень приятно: ты не ошибся и тенденции прочитал правильно.

В высказываниях, которые я читала, я практически не увидела сомнений в том, что это закон [1]. Юристы признаки закона видят в оформлении, в номерах, еще в чем-то, но в моем понимании, у всех этих последних штучек признаков закона нет. Они примерно на 80% состоят из признаков произвола: одно не определено – «политическая деятельность», другое не определено – «иностранный агент», но все равно – «ужо вам!». А что «ужо»? И «ужо» не определено. На закон не похоже. Похоже на некое объявление войны, объявление о намерениях: «А теперь мы будем жучить вас всех!». Воспринимается как бредятина.

Но тогда, собственно говоря, что это такое? Это тексты, которыми власть разговаривает со своим электоратом, населением, народом, обществом – кому что по вкусу.

Любой язык – это всегда диалог, и не важно, люди сидят друг с другом, переписываются или каждый высказывается в своем отдельном пространстве. Если мы начинаем разговаривать, то рано или поздно становится понятно, кто какую позицию отстаивает, кто как воспринимает высказывания.

Смысл последнего диалога власти с обществом посредством вот этих законов – это спор о легитимности и преступности. На мой взгляд, он заключается в следующем: общество признает легитимность Думы и Путина, а они языком своих законов доказывают обратное - собственную нелегитимность.

Как четыре века назад, три века назад, два века назад, век назад, так и сегодня для России нормально репрессивное устройство государства. Это патриархальная страна, где право на насилие и репрессию – от отца семейства, до верховной власти государства – является общепризнанной нормой. Репрессия со стороны власти является нормой. Соответственно, спускаясь по иерархии, у каждого чиновника есть право на репрессию и полное принятие этого права со стороны общества. У этого права должна быть некая общепринятая норма. Эта норма в разные исторические эпохи менялась.

Вопрос, аналогичный этому - можно ли вынуть реальную информацию из всей последней думской паранойи – стоял для меня, когда я прочитывала и копировала по просьбе родственников огромный корпус следственных дел 1937 года. Долгие годы я считала, что в них нет никакой информации, нулевая информация: биографические данные искажены, особо умные даже членов семьи не называли, потому что понимали, что за этим последует, из них невозможно ничего понять о человеке, - проводи кривую по двум точкам.

В чем заключался диалог следователя с арестованным? Арестованного обвиняют в том, что он был шпионом и агентом какой-то разведки, что он хотел совершить террористический акт в отношении вождей партии и правительства. И эту хохму следователь вываливает на арестованного. Что говорит арестованный? Естественно, арестованный говорит: «Я лояльный гражданин. Я люблю товарища Сталина и всех вождей». В другом случае он говорит: «Я патриот своей страны». Следователь говорит: «Вы неискренни со следствием».

Арестованный принимает право на репрессию, но в некоем своем понимании нормы: ему могут вынести выговор по партийной линии, его могут снять с работы за что-то, все это может произойти, и человек это признает. Но когда идет превышение нормы на репрессию, принятой в обществе, он говорит: «Что это? Это ошибка». Но ошибка относится не к факту ареста, а к пониманию нормы.

О чем это говорит? О том, что существует спор о легитимности и преступности власти, только со знаком наоборот. Арестованный считает власть легитимной и непреступной, а следователь – и так по всей иерархии вверх – считает власть а) нелегитимной – и поэтому  весь народ хочет их убить, весь без исключения; б) весь народ работает на внешние силы. Дальше пытками решаются бумажные дела – оформление протоколов и приговора, но диалог остается.

Что происходит сегодня? 24 сентября 2011 Путин на голубом глазу заявляет: «Я – хозяин этой страны, я буду баллотироваться в президенты». И как бы ничего еще не нарушено, потому что признание Путина хозяином этой страны было консенсусным. В первый раз он пытается это реализовать на думских выборах. Но его сентябрьское заявление вдруг становится маленьким камушком в сходящей лавине, начинается серия протестных кампаний. В декабре ему говорят: «Слушай, ты не легитимен, партия твоя нелегитимна, выборы твои нелегитимны, и вообще, пошел бы ты вон». Начиная с декабря, доказательство легитимности проводится через репрессии и насилие: «Нет, вы, бандерлоги, признаете меня легитимным». И, несмотря на все белые ленточки, белые шарики и так далее, ему это удается к марту. К марту он убеждает в этой легитимности абсолютно всех, кроме себя.

Ну, скажем, все же не всех...

Если говорить о легитимности, то я настаиваю на этой формулировке. Ему удается доказать собственную легитимность всем, но при этом разрушив собственное представление о своей легитимности. Потому что он это сделал через насилие и репрессии. Соответственно, вся Дума, избранная в декабре, имеет те же представления о своей легитимности. Да, ее все уже признали, потому что легитимность власти все-таки определяется, как это ни обидно может быть, не оппозицией и количеством несогласных, а скучными процентами. И эти проценты – полстраны на их стороне. Путин сажает Думу, какую хотел или почти ту, какую хотел, не важно, это нюансы не очень существенные для сегодняшнего дня, потом приходит к власти сам. И вот они начинают как-то свою нелегитимность реализовывать.

Общество ведет диалог с властью так, как будто считает ее легитимной: «Это плохие законы, отзовите их, не принимайте их». Но так реагировать на эти законы может только то общество, которое признает легитимность власти и ее не-преступность. И мы получаем опять тот же самый перевертыш. Власть нам говорит: «Давайте поговорим. Мы – преступники, мы нелегитимны. Мы вам вот, вот, вот и вот. Пасть порву, моргала выколю». А им отвечают: «Все должно быть конституционно, законно. А где механизм применения? А где связь с этим, с пятым, с десятым?...»

Я не понимаю, как можно вести (или поддерживать) этот диалог? При такой постановке вопроса они правы. Потому что они-то правильно интерпретируют себя. Они не могут поверить в то, что «весь советский народ» не хочет их а) свергнуть; б) перейти на службу к внешним силам. Они ведут себя совершенно адекватно своему положению – как люди, совершившие переворот, перешедшие границу нормы, Конституции и т.д. Они ведут себя адекватно, а общество ведет себя не адекватно.

Эти законы даже запущены не будут. В процессе, берущем начало в сентябре прошлого года, эти законы не играют роли, не имеют значения. Они приобретут значение, если общество со звериной серьезностью начнет их обсуждать. Но и тогда оно не сможет убедить Думу и Путина в их собственной легитимности. А все эти бебешки: «агент» - не «агент», иностранные деньги - российские деньги… - до применения это не дойдет.

То есть правильная позиция – вообще никак не реагировать?

Во времена, когда начинаются вот такие диалоги наоборот, не может быть правильной или неправильной позиции. Должна быть позиция. Или ее вообще не должно быть – это тоже нормально. Многим симпатичен консолидированный протест. Но в этих сгустках принципиальных черт репрессивного государства консолидация скорее вредна, я бы даже сказала, чем полезна. По очень простой причине. Консолидация может быть только по полюсам: по полюсу признания легитимности власти и полюсу объявления ее нелегитимности. Мы не можем доказывать их легитимность, это и бессмысленно, и поперек себя. Второй полюс – консолидация вокруг идеи нелегитимности власти - может залить страну кровью, поэтому тоже невозможна. Но между этими полюсами слишком широкий спектр, и только индивидуальная позиция. На полюса не тянет, потому что и то, и другое – это очень тяжелые последствия, а в серединке возможно любое поведение. Примерно так же, как линия поведения на допросе. Кто-то на первом же допросе рвет на себе рубаху и кричит: «Вы – сатрапы! Ничего вам не скажу, отказываюсь от дачи показаний». Кто-то начинает разговоры разговаривать, следователю лекции читать, просвещать его. Есть третья позиция – обыграть следствие, увлекательная интеллектуальная игра. И выбор у разных людей соответствует природе, эстетике, характеру, эмоциональному состоянию. Глумиться над следствием или со всей звериной серьезностью посылать их – это вопрос стиля жизни, личной эстетики. Никогда два человека, даже самых близких, друзья, супруги, не могут одну и ту же линию отстаивать, потому что она может оказаться не соприродной. А если ты ведешь не свою линию свободного человека, в свободном пространстве живущего, то ты и ведешь себя несвободным образом. Мне, например, смешно, а кто-то из моих коллег никогда не сможет отнестись к этим импульсам современности как к хохме, ему не смешно, он хочет всерьез - и это нормально, я с большим уважением отношусь ко всем позициям. Единственное, что может быть неправильно – это реагировать не так, как ты реагируешь, а как реагирует сосед через площадку. Выработка единой стратегии невозможна.

Эти законы, законопроекты - не стремление парализовать всю работу, любую активность? Как отвлекающий маневр: вот вам сейчас фишка, займитесь теперь ее обсасыванием?

Нет, никто даже этого не думал. Эти тексты (я вновь удерживаюсь от того, чтобы называть их законами) не находятся в причинно-следственной связи. Они – коллективное бессознательное власти, которое выходит наружу. И вот оно такое.

Что сегодня является нормой? Каковы границы допустимого в репрессиях?

Сегодня в России социально-психологическая готовность принимать репрессию от власти  очень высока. Общественное ожидание обгоняет запрос самой власти.

Если продолжать аналогию с 1937 годом, известно, что тогда нелегитимная власть наломала кучу дров...

Речь идет не об аналогии, речь о воспроизводимости моделей. Страна живет по одним и тем же кодам. Смены кодов не произошло, главные коды сохранились. И мы все время их видим. Поэтому здесь вопрос не аналогий. Вопрос в том, как эти главные коды и модели работали в 20 веке, как они работали в 19 веке, и как они работают сегодня? Это не возвращение в сталинизм. Совершенно другая эпоха, другое государство, другая власть, другой народ. Но речь идет о тех же самых кодах. Какие-то изменения произошли, но не произошло смены модели. Это не историческая аналогия, это просто запускаются те же самые модели. А новые модели не работают. Потому что их нет.

Если допустить, что это самовоспроизводящаяся модель, то как же реагировать на то, что они могут натворить?

Реагирование тоже бывает разное. Лягушку иголкой тыкают, она лапкой дрыгает. Все это никак не связано с тем, что делать. Рецепт на все времена один и тот же: делать то, что ты делаешь. Единственное продуктивное существование в этих полях, в этих моделях - это созидательная позиция, создание чего-то. Чего-то здорового, чего-то нужного. Это реализация того, что накоплено, другого опыта. Накопление другого опыта, позитивного тоже всегда шло. Потом оно может перерасти в какое-то качественно другое состояние. Кроме того, когда мы имеем дело вот с таким параноидальным хаосом, нам остаются нормальные, живые элементы, которые создают некоторые узлы, свои жизненные модели. Д.А.Мачинский назвал этокраеугольными камнями, независимо от того, касалось это какого-то сообщества или отдельного человека. У сообщества, здорового сообщества, проявляются индивидуальные черты.

Когда же единственной твоей задачей становится реагирование, то ты оказываешься внутри некой неопределенной субстанции, в которой нет ни сопротивления материалов, ни движения, эта субстанция обволакивает, затягивает тебя в свою болотную жижу. Для адекватного реагирования необходима некоторая плотность живого материала. Но материал, настроенный исключительно на реагирование, не может быть плотным. Сегодняшняя общественная опасность – это утрата плотности сообществ.

Есть такая интерпретация происходящего, она отчасти ложится на то, что ты сказала: если власть чувствует сопротивление, она идет на уступки, как только она перестает чувствовать сопротивление и протест, она прибегает к репрессиям. И в этом "закон истории".

В другой государственной системе – да, безусловно. В государствах, построенных не на репрессивном механизме, а на механизмах поощрения и гуманистических – да, конечно. Власть реагирует на сопротивление, на требования и корректирует свои действия. Нет требований, нет сопротивления, значит, не реагирует. Это другая система, которая у нас не работает.

Что происходит? Либерально-демократическая идея вечна, как мир и желание увидеть в России ее признаки. Но признаки не значит реализация. Признаки есть: вон у нас омбудсмены есть, у нас много разных штучек, в них прочитываются признаки другого типа государственности. Но другие механизмы не прочитываются, повторяю, коды не поменялись, значит, мы имеем дело все с тем же. Если ты реагируешь на признаки и считаешь, что эта модель работает, то ты, таким образом, признаешь ее легитимность.

Есть же и такой подход: а давайте реализовывать механизмы. Вот есть омбудсмен, у него есть функции, пусть он будет работать так, как нужно, и тогда все к этому привыкнут и будут из этого исходить. То есть, признавая эти кружавчики, можно начать жить в правовом поле, в правовом государстве. Тоже способ жизни. Только это очень смешной способ.

То есть ты начинаешь играть в имитацию, которую тебе навязывают?

Никто не занимается сознательной имитацией. И это хорошо. Признаки тоже работают в сторону каких-то преобразований. Если есть признаки, то они доказывают хотя бы какие-то минимальные потребности в этом. Хотя бы эту функцию они выполняют.

Параллельное существование - власть сама по себе, общество само по себе – не является выходом?

Во-первых, этого реально никогда не было. Если говорить о последнем периоде истории России – после 1991 года - был какой-то очень короткий период 1990-х годов, когда гражданские организации и власть в это время все занимались одним и тем же – наращивали мышечную массу. Опыта не было ни у кого. Наращивания мышечной массы - это средства, управление ресурсами, инфраструктура и т.п. Для общественных организаций - это тоже был новый опыт, и тоже управление, и тоже ресурсы, тоже покрытие разными темами. К 2000-м годам, к приходу Путина, этот период закончился. Мышечная масса общественными организациями была наращена ровно в том объеме, сколько получилось нарастить. Сегодня гражданские организации - это конкретные живые организмы, существующие в том виде, в котором они существуют. Самое главное - у них есть опыт.

Другой вопрос - какова их роль и механизм функционирования. Как, к примеру, действуют общественные организации вне России? Там они аккумулируют общественный запрос, формулируют его и делегируют его власти. Это очень важная функция высвечивания проблем. Это может проходить в разных формах – акции, исследования и т.д. И поэтому совершенно нормальное обращение к властям такое: мы вас выбрали, теперь вы должны...

В России общественные организации сами формируют общественный запрос на определенную тему. Можно вспомнить, как мы бились во второй половине 1990-х, когда наша тема была вообще не востребована обществом. Одновременно с этим они обращаются к власти с требованием выполнить этот запрос. Но власть совершенно не имела ввиду выполнять какие-то прихоти общественной организации, если они не являются массовым запросом. И общественная организация либо превращается в «гав-гав» - «все козлы, вы деревья вырубаете, загадили озера и пруды» и т.д. (я беру совершенно кошерную тему). Либо она, в конце концов, плюет и все делает  - и за общество, и за государство, и является чем-то вообще непонятным. Ну, вот они считают, что агентом. Но организации, которые сами формируют запрос, сами его исполняют, и сами подменяют собой и общество, и институцию, и есть самые сильные. Они аккумулируют опыт прошлого и одновременно являются залогом будущего. Поэтому естественно в сегодняшней ситуации (да ровно так же, как и в 1990-е, ничего не изменилось) наша задача – это удержать и накопленный опыт, и потенциал, и ковать свои подковы или кто чего кует. Ну а наедут – отбиваться. Не наедут – и черт с ними.

А если станут наезжать точечно?

Ну, здесь колоссальный опыт 1970-х – 1980-х: на кого-то наезжают, все остальные бросаются на защиту. Сплотились и начали чего-то делать, и не важно, что конкретно: кричать власти «Позор!», писать письма, подавать в суды, выходить на демонстрацию, - не важно, что, но это начинает реализовываться. Это нормально, это абсолютно здоровые механизмы, они всегда были, они никуда не деваются.

AGENTE STRANIERO

ll 20 novembre è entrata in vigore in Russia una legge, nota con il nome di "Legge sugli agenti stranieri" che qualifica “agenti stranieri” tutte le organizzazioni non commerciali che operano in Russia e ricevono finanziamenti dall’estero. Memorial una di queste e ha rifiutato di ottemperare agli obblighi previsti dal provvedimento, ossia  registrarsi volontariamente presso la pubblica amministrazione come “agenti stranieri”. Stessa posizione è stata assunta dal gruppo Helsinki di Mosca. Tra le conseguenze, nella notte fra il 20 e il 21 novembre è comparsa una scritta bianca con la dicitura “agenti stranieri  USA” sul muro della sede di Mosca di Memorial. 

Un esaltato? Se sì, ben organizzato, visto che accanto alla targa con il nome dell’associazione è stato attaccato  un adesivo: “agenti stranieri”. Memorial ha sporto denuncia, ed è in attesa che venga aperta un’inchiesta. Soltanto dopo le scritte potranno essere  rimosse. 

La legge è una follia. Secondo Memorial, “contraria al diritto e amorale”, perché pretende che chiunque riceva donazioni o sostegno economico dall’estero (e vista la situazione russa per molte associazioni umanitarie non c’è altra via), sia un servo al soldo dello straniero, pronto a eseguirne  gli ordini. 

Ecco parte della dichiarazione ufficiale di Memorial:

La legge è contraria al diritto e amorale per la sua stessa sostanza. Contraria al diritto, perché attribuisce al potere esecutivo le competenze di un tribunale. E amorale, perché  presuppone a priori che le organizzazioni che ricevono mezzi dall’estero agiscano secondo gli ordini dei loro sponsor, il che significa proclamare saggezza suprema dello Stato l’aforisma da quattro soldi della malavita “Chi ti offre la cena poi balla con te”.

Secondo questa legge, possono esigere in qualsivoglia momento che Memorial internazionale, così come ogni altra organizzazione civica che riceve donazioni dall’estero, si iscriva sulla lista delle “organizzazioni agenti stranieri” che agiscono sul territorio della Russia. E’ stato messo anche  il corrispettivo marchio sui libri che noi pubblichiamo e sui nostri siti internet. Pretendono, in altri termini, che noi stessi riconosciamo di essere un’organizzazione che agisce negli interessi di una qualche misteriosa forza straniera

Quest’affermazione è una menzogna evidente. Ma non si tratta solo di questo. Memorial, in quanto organizzazione che lavora con la memoria storica,  ha il dovere di ricordare – e di far ricordare alla società – che nella nostra storia non così lontana le campagne sul tema degli “agenti stranieri” hanno fornito, e non una sola volta, la copertura propagandistica per il terrore di Stato e la persecuzione di chi la pensava diversamente. Basti ricordare il 1937-1938, quando a centinaia di miglia di persone venivano estorte confessioni in cui ammettevano di essere “agenti stranieri”. E ricordare che, in tempi a noi più vicini, i critici del regime erano spesso bollati come “al soldo dell’Occidente”. Senza parlare del fatto che pervertire la coscienza nazionale con le leggende dei cechisti sugli “agenti stranieri” è un metodo ben sperimentato per distogliere l’attenzione dai problemi reali che travagliano la società.

Memorial non parteciperà a un’azione rivolta alla distruzione della società e non si metterà a diffondere su se stessa informazioni volutamente menzognere. Se esigeranno da Memorial che iscriva la nostra organizzazione sulla lista degli “agenti stranieri”, ci opporremo a questa decisione, in primo luogo in tribunale. Noi siamo un’organizzazione di difesa dei diritti e faremo tutto per difendere il diritto, basandoci proprio sul diritto.

Noi non affermiamo che questa via sia l’unica possibile. Ogni organizzazione deciderà naturalmente per conto suo come opporsi a questa legge assurda. La forza della società civile si può manifestare non solo nell’unità di azione, ma anche nella sua molteplicità.

E’chiaro che una norma naturale di comportamento resta in tutti i casi la solidarietà reciproca e l’aiuto alle organizzazioni che avranno problemi dopo il 20 novembre.

Siamo sicuri che alla fin fine la calma e la fermezza della società civile russa si riveleranno più forti delle fantasie malate dei nostri legislatori.

Direzione dell’Associazione internazionale Memorial

SAVIANO INEDITO!

Un grande Marco Zerbino ha scovato la notizia. Di quelle che dici, è uno scoop!

Il video di cui si parla al seguente: http://www.fanpage.it/roberto-saviano-inedito-la-rivoluzione-si-fa-con-il-fucile/

Febbraio del 2000, dodici anni fa. Un anno prima era stato ammazzato dalle Brigate Rosse Massimo D'Antona, giurista e consulente del ministero del Lavoro, all'epoca retto dal napoletano Antonio Bassolino. In un convegno all'Università Federico II di Napoli, organizzato da due associazioni culturali studentesche, “Magna Carta” e “Hic et nunc”, dall'inequivocabile titolo “Terrorismo ieri, oggi, domani?” si confrontano studenti, giornalisti, politici, giuristi e docenti. Tra i relatori vi sono Francesco Barbagallo, ordinario di Storia Contemporanea all'ateneo federiciano; Ferdinando Imposimato già magistrato, politico e avvocato; l'allora procuratore aggiunto della Procura della Repubblica a Roma Italo Ormanni e così via. Il discorso verte sulla genesi storica del terrorismo, sugli scenari futuri, inquietanti visto l'agguato a D'Antona e la successiva rivendicazione brigatista. Quel giorno gli interventi sono registrati da Radio Radicale in audio, sono fruibili anche sullo sterminato archivio web radicale.

Tra gli interventi c'è quello di un giovane napoletano: barba incolta, qualche capello in più rispetto ad oggi, uno sciarpone – ricordano oggi coloro che c'erano – avvolto al collo. Quel giovane si chiama Roberto Saviano, oggi è il più venduto scrittore italiano ma all'epoca ancora non lo sa. Il giovane, classe 1979, ha  21 anni. Chiede di intervenire e gli viene concesso, il suo contributo è breve, nemmeno due minuti. L'abbiamo estrapolato e inserito in un video.

È un Roberto Saviano molto diverso da quello che siamo stati abituati a conoscere: l'intervento è del 2000 e il suo libro più famoso, “Gomorra” sarebbe stato pubblicato soltanto sei anni dopo. Le sue parole sono poco mediate ed egli non è avvezzo come oggi a parlare in pubblico, la voce tremolante tradisce l'emozione. Saviano tenta di spiegare la sua visione dei terroristi italiani: “Erano parte sensibile di un grande mobimento operaio che si sentiva tradito dal Pci… che aveva tradito con la sua scelta socialdemocratica le aspettative rivoluzionarie [...]“. E così – illustra colui  che anni dopo avrebbe preso il posto di Giorgio Bocca all'Espresso – i terroristi “prendono le armi per cercare in qualche modo portare avanti questo progetto che era stato tradito dal Pci”.

Un magistrato, un poliziotto, un politico non fanno qualcosa di più lecito se parliamo di etica di quello che fa un rivoluzionario sparando.

Saviano, come si può ascoltare dall'audio, si riferisce   ad un intervento precedente circa le ‘rivoluzioni pacifiche'. E va giù duro: “Non è possibile. La rivoluzione è – dice – la modificazione dell'attuale stato di cose presenti diceva Marx, quindi si fa col fucile”. In un uditorio piuttosto moderato, composto da docenti, giuristi e studenti, l'affermazione appare piuttosto intensa. E il 21enne  continua: “Io voglio dire… la polizia sparava per le strade, la polizia ha ucciso Francesco Lorusso, la polizia ha ucciso Giorgiana Masi la polizia era armata, chi faceva resistenza doveva armarsi”. Sempre più intenso e duro, continua, dicendo di non credere ad “analisi semplicistiche” su servizio segreto e magistratura deviata. “Il problema – continua – rimane il capitalismo”.

Nei pochi secondi finali a sua disposizione, il futuro scrittore lancia parole pesanti come pietre. È – come già detto – un Roberto Saviano molto diverso rispetto a quello che siamo abituati a sentire. Ma le sue parole, oggi, non possono non sorprendere:

In questi termini bisogna trattare le armi e la decisione tragica di chi prende le armi perché in fondo voglio dire… non è che un magistrato un poliziotto un politico fanno qualcosa di più lecito se parliamo di etica di quella che fa un rivoluzionario sparando, a meno che non guardiamo il contingente… L'industriale non ammazza con la rivoltella i suoi salariati però…come dire… li soffoca con altre modalità. Certo non ho vissuto quegli anni ma non sto certo dalla parte della magistratura non sto certo dalla parte di chi in qualche modo rivendica le radici democratiche di chi ha sconfitto il terrorismo.

Concetti distanti anni luce da quelli espressi qualche anno dopo, recensendo il libro di Benedetta Tobagi, figlia di Walter, il giornalista ucciso da estremisti di sinistra. Allora Saviano scrisse: “Abbiamo capito benissimo cosa hanno fatto questi terroristi che volevano mutare il mondo e l'hanno peggiorato, distratto l'attenzione da quello che combinava la criminalità organizzata e la politica corrotta, ucciso la parte migliore del Paese. I giudici che vengono uccisi non sono quelli reazionari, pesanti con i deboli e deboli con i potenti. Sono i giudici riformisti, democratici, capaci di considerare la giustizia che i terroristi definiscono borghese come uno strumento di miglioramento sociale e di vedere la legge come difesa, sempre di chi non ha strumenti altri di difesa che il diritto”.

Ma forse quando parla a quel convegno il 21enne Roberto Saviano non ha ancora maturato nulla di tutto ciò. Tant'è che chiude il suo intervento così: “Loro (i terroristi ndr.) hanno sbagliato semplicemente forma: la rivoluzione non si fa, si dirige. Loro hanno cercato come piccola cellula di individui isolati di generare un processo rivoluzionario non ancora maturo e quindi anche castrandolo e vorrei soltanto fosse focalizzato il problema sul capitalismo e sulle sue crisi che generano e generaranno frivoluzioni e di nuovo colpi di fucile nel futuro immediato”.

VALENTINO PARLATO. AUTOBIOGRAFIA

Foto di Valentino De Marco

Oggi è il giorno delle autobiografie. Dopo il cenno alla talentuosa autobiografia precoce di Evtushenko, un approfondimento di quella più consueta di Valentino Parlato.

Valentino lo conosco abbastanza. Al punto che so molte cose di lui. Ma anche al punto che sicuramente non si ricorda di me. Succede spesso così. Con quante persone avrà parlato in vita sua, anche più volte, come è capitato con me? E quanti lo hanno visto dopo una certa ora in via Tomacelli nella sua stanza?
Però conosco anche una persona che lo conosce bene e la quale è a sua volta conosciuta da Valentino. Anzi, hanno lavorato insieme. Per anni. Alla stesura di un libro. La sua autobiografia. Contratto firmato, anticipo pagato. Giorni interi passati a parlare a casa di Valentino, appunti presi dal writer (terza persona), stesura di capitoli. Dal 2006 va avanti questa storia. Un tira e molla, un "la scrivo" e "non la scrivo", una cena da amici nella Roma superadicalschick di quelli con tanti tanti soldi e casa stupenda nel centro, quindi l'oblio. Poi, l'uscita con un'altra casa editrice. Senza annuncio, senza rescissione del vecchio contratto e senza restituzione dell'anticipo. Uno, come dire, ci rimane male.

Non è uno scoop. Si tratta di un altro elemento da incasellare nella crisi del manifesto.

(Certo poi il titolo: "La rivoluzione non russa", lascia a bocca aperta. Il sottotitolo promette "quarant'anni di storia del manifesto", ma tutti i passaggi politici importanti, come nel caso della ragazza del secolo scorso, sono bypassati).


Marconista

Evgenij Evtushenko. VORREI

Dal blog di Baruda http://baruda.net/2012/11/27/dove-per-la-prima-volta-io-mi-son-sentito-tutti-una-lezione-di-vita-da-evgenij-evtusenko/

(Evtushenko sapeva di essere Evtushenko quasi da subito. Scrisse una autobiografia "precoce" nel 1963, quando aveva trent'anni).

Vorrei

Vorrei
nascere
in tutti i paesi,
perchè la terra stessa, come anguria,
compartisse per me
il suo segreto,

e essere tutti i pesci
in tutti gli oceani
e tutti i cani
nelle strade del mondo.

Non voglio inchinarmi
davanti a nessun dio,
la parte non voglio recitare
di un hippy ortodosso,
ma vorrei tuffarmi
in profondità del Bajkal
e sbuffando
riemergere
nel Mississippi.

Vorrei
nel mio mondo adorato e maledetto,
essere un misero cardo -
non un curato giacinto,
essere una qualsiasi creatura di dio
sia pure l’ultima jena rognosa,
ma in nessun caso un tiranno
e di un tiranno, nemmeno il gatto -
in nessun caso.

Vorrei essere uomo,
in qualsiasi personificazione:
anche torturato in un carcere del Guatemala,
o randagio nei tuguri di Honk Kong,
o scheletro vivente nel Bangladesh

Foto di Valentina Perniciaro _corno piccolo_

o misero jurodivyj a Lhasa,
o negro a Capetown,
ma non personificazione della feccia.

Vorrei giacere,
sotto il bisturi di tutti i chirurghi del mondo,
essere gobbo, cieco,
provare ogni malattia, ferita, deformità,
raccogliere luride cicche -

purchè in me non s’insinui
il microbo ignobile della superiorità.

Non vorrei far parte dell’elite,
ma di certo neppure del gregge dei vigliacchi,
nè dei cani del gregge,
nè dei pastori che al gregge si conformano,

vorrei essere felicità,
ma non a spese degli infelici,
vorrei essere libertà,
ma non a spese di chi è asservito.

Vorrei amare
tutte le donne del mondo
e vorrei essere donna anch’io -
magari una volta soltanto…

Madre-natura,
l’uomo è stato da te defraudato.
Perchè non dargli
la maternità?
Se in lui, sotto il cuore, un figlio
si facesse sentire così
senza un perchè
certo l’uomo
non sarebbe tanto crudele.

Vorre essere essenziale -
magari una tazza di riso
nelle mani di una vietnamita segnata dal pianto,
o una cipolla
nella brodaglia di un carcere di Haiti,

Foto di Valentina Perniciaro _Damasco e la sua acqua_

o un vino economico
in una trattoria di terz’ordine napoletana
e un tubetto, anche minuscolo, di formaggio
in orbita lunare:
che mi mangino pure
e mi bevano -
purchè nella mia morte
ci sia una utilità.

Vorrei appartenere a tutte le epoche,
far trasecolare la storia tanto
da stordirla
con la mi impudenza:
della gabbia di Pugacev segherei le sbarre
quale Gavroche introdottosi in Russia
condurrei Nefertiti
a Michajlovsloe, sulla trojka di Puskin.

Vorrei cento volte
prolungare la durata di un attimo:
per potere nello stesso istante
bere alcool con i pescatori della Lena,
baciare a Beirut,
danzare in Guinea, al suono del tam-tam,
scioperare alla Renault
correre dietro un pallone con i ragazzi di Copacabana,
vorrei essere onnilingue,
come le acque segrete del sottosuolo.

Fare di colpo tutte le professioni
e ottenere così che
un Evtusenko sia semplicemente poeta,
un altro, un militante clandestino spagnolo,
un terzo, uno studente di Barkeley
e un quarto, un cesellatore di Tbilisi.

Un quinto – scuoterebbe soltanto il sonaglio di una carrozza
e il decimo…
il centesimo…
il milionesimo…

Poco per me essere me stesso-

Foto di Valentina Perniciaro

tutti, fatemi essere!
E per ciascun essere,
in coppia,
come si usa.

Ma dio,
lesinando la carta carbone
mi ha prodotto in un solo esemplare
nel suo bogizdat.
Ma a dio confonderò le carte.

Lo raggirerò!
Avrò mille facce
fino all’ultimo giorno,
affinchè la terra rimbombi per causa mia
e i computers impazziscano
per il mio universale censimento.

Vorrei, umanità,
lottare su tutte le tue barricate,
stringermi ai Pirenei,
coprirmi di sabbia attraverso il Sahara
e accettare la fede
della grande fratellanza umana
e fare proprio
il volto di tutta l’umanità.

E quando morirò -
sensazionale Villon siberiano -
non deponetemi
in terra inglese
o italiana -
ma nella nostra terra russa,
su quella verde,
serena collina,
dove per la prima volta
io
mi sono sentito tutti.

1972